Белая птица в метели

Артур Сумароков

В плотном пространстве современного американского независимого кино, в котором по обычаю своему бытует слепящая внежанровость и полный отрыв от заветов мейнстрима(сейчас, впрочем, все реже и реже) есть всего лишь два режиссера, в творчестве которых доминирует лишь одна тема — тема поступательного взросления и обретения своего Я в преимущественно враждебном большом мире, полном не чудес, а неизбывных кошмаров наяву. Этими режиссерами являются Ларри Кларк и Грегг Араки, практически в одночасье выдвинувшиеся в авангард современного американского синематического инди-пространства, и общими знаменателями в их творчестве есть не только пребывающие в бурном периоде собственного созревания тинейджеры на излете эпох и психологических изломов, но и методы киноязыка, которыми и Кларк, и Араки пользуются в своих фильмах — методы выразительно омерзительные, чернушные, жестко-реалистические и вместе с тем нарочито обличительные, обращающие заостренное внимание к актуальным проблемам общества, в котором живут, выживают или просто существуют их персонажи. Впрочем, если Ларри Кларк по-прежнему остается верным своему стилю порнографических шокеров, не изменяя собственным взглядам на жизнь и кино, то некогда скандалист Грегг Араки, создавший в 90-х годах кислотный портрет поколения Пепси в формуле Х, судя по его последней по счету полнометражной картине, «Белой птице в метели» 2014 года, впервые широко представленной в рамках Сандэнса, поступательно выходит за грани фола, обретая и обрастая плотью большого режиссерского стиля. Не без привычных провокативных приемов, но в этот раз уже по программе минимум при максимуме смысловой насыщенности. Экранизация одноименного романа Лоры Касишке, «Белая птица в метели» первоначально стремится быть напрямую зарифмованной с предыдущей экранизацией автора — «Мгновениями жизни» Вадима Перельмана, ибо завязка одинакова в своей реалистичности — жизнь семьи и отдельного человека в ней меняется, искривляется, ломается под гнетом трагических обстоятельств, позволяя этому несовершенному несовершеннолетнему индивидууму пройти многотрудным путем взросления. Испытание как способ стать человеком в мире фантомов. Жанровость тут кажется даже излишней, и на первый план фильма Грегга Араки выдвигается сугубо личная история, начинающаяся словами «Когда мне было 17, моя мать исчезла…» и разыгранная в ярких тонах пряной восьмидесятнической упаднической ностальгии. Но куда и почему исчезла загадочная Ева Коннорс, оставив наедине со своими проблемами созревающую дочь Кэт и меланхоличного мужа, Араки интересует едва ли не в последнюю очередь. Сосредоточенно и с каким-то несусветным нажимом Араки рисует сложный портрет очередного взросления на фоне разрушения семейственности, превращения уютного семейного очага в ледяную глыбу. Еще никогда ранее в своем творчестве Грегг Араки не был столь чувственен и в то же время жесток, столь многозначительно символичен и при этом приземленно прост и понятен. Шик-блеск постепенно растворяющихся в омуте времени 80-х годов контрастирует с омертвением отдельной взятой семьи, типическая механистичность брачного секса рифмуется со страстью, похотью, незрелой грубостью юности, а жизненная трагедия до поры до времени кажется не более чем неудачной шуткой, дешевым розыгрышем, банальной проверкой на вшивость. Однако Араки стремится к молекулярной детализации кинематографического пространства буквально во всем, не упуская из виду даже незначительные на первый взгляд элементы сюжетного паззла, кипятя саспенс на медленном огне в духе Хичкока, и как бы невзначай едко замечая, что у Коннорсов далеко не все было в порядке в семейной жизни, развод был неизбежен, а благопристойность и благополучие было лишь эдакой маской для окружающих, дабы не выставлять напоказ собственный разоренный очаг. В условиях разрушения Кэт плывет по жизни, узнавая ее на вкус и аромат, пробуя себя в роли роковой распутницы, надевая маску циничной шлюхи, для которой все сводится лишь к одному — жаркому сексу и теплой выпивке. В ней перерождается родная мать, для которой истинные материнские чувства есть чем-то непознанным и неузнанным. Жесткая социальная характеризация здесь достигает пикового уровня, Араки будто вырастает в натурального сторонника всех семейных ценностей разом, показывая деструктивность избранного Кэт пути взросления через ошибки и прегрешения, постепенно становящиеся неприкрытыми грехами, которые не искупишь, не простишь, не отольешь слезами на исповедях и не выговоришь в молитвах. Но лишь на первых порах… Довольно быстро достопочтенный режиссер начинает фрустрировать триллер, драму и детектив в сюрреалистическую рефлексию, первоначальный холодноватый реализм нарратива подменяется предельной условностью и тотальным беспределом сюжетной интриги, чтобы в финале обрушить вавилонскую башню катарсиса. Загадка остается разгаданной лишь на половину, а фильм искусно притворяется классическим жанровым изразцом, будучи при этом неочевидной историей очевидного взросления. решенной в форме умозрительного экзистенциализма и пронизывающего сюрреализма. Неслучайно «Твин Пикс» является одним из самых любимых фильмов Грегга Араки, неслучайно Шерил Ли служит этаким маячком в пространстве картины, неслучайно пропажа Евы Коннорс буквально рифмуется с загадкой убийства Лоры Палмер, а обыденность таит в себе невероятные и непостижимые кошмары. Для Араки в этой истории нет виновных и безвинных, все оказались хороши и все обречены на медленное умирание в чужеродных мирах, отраженных в кривых зеркалах. Реальность становится альтернативной, потусторонней, правда кажется не более чем искусно придуманной ложью, а белая птица исчезает навсегда в метели. Истинный мир фильма — это мир снов Кэт, в которых она беспрестанно ищет истинную сущность своей матери, теряя поступательно и свое Я. Истинный мир фильма — это холодная смерть как физическая, так и духовная. И все в этом фильме мертвы. Пробудить их уже невозможно.