Артур Сумароков
Их всегда должно быть двое, и никак иначе. Жертва и Палач, Девушка и Смерть, Мучительница и Кадавр. Неизменность этой игры изначальна, и эта комната пыток помнит крики, стоны, всхлипы, агонию терзаемой плоти сотни мужчин, сладострастно замученных ею, в порыве страсти. Но в этот игра на время претерпит небольшие поправки, хотя их по-прежнему будет двое в тёмной комнате, и лишь тварь-луна станет единственным свидетелем их долгого разговора, этой исповеди в вечную ночь.
Дастин Миллс принадлежит к новой волне современного американского андеграунда, в которой пока что по-настоящему заметных имён не наблюдается, ведь те же самые Сванберги, Уэсты или Вингарды, вероятно, уже отмежевались окончательно от своего первоначального мускусного радикализма. Причём Дастин Миллс в своей очевидной способности снимать кино за сущие копейки подозрительно напоминает Джеймса Каллена Брэссака, но при этом первый равномерно распределяет в своих фильмах китч, фарс и маньеризм вкупе с эксплицитным натурализмом, тогда как первому интересны алогизмы и брутализм, граничащий с тотальным анархизмом.
«Её звали Мучение» 2014 года на первый взгляд представляет из себя в чем-то довольно типичный образец пыточной порнографии со всеми вытекающими последствиями. Камерный, предельно лапидарный и беспредельно маргинальный, фильм расслаивается на две сюжетных линии: пытка девушкой в маске молодого парня, допрос с пристрастием этой самой девушки судебным психиатром. Следует заметить, что ни один персонаж фильма не назван по имени и почти лишен, кроме доктора, любых социально значимых функций. Чёрно-белое действо не покидает внутреннего пространства тёмных комнат, где творятся невиданные ужасы с привкусом некрофилии. Режиссёрская прихоть ввиду щадящей бюджетности фильма приводит в итоге к нарочитой концентрации авторского замысла, восходящего, весьма неожиданно, между тем, к высотам религиозной притчи, исполненной в радикальной манере девиантного хоррора. Мысль религиозная, плоть от плоти идей мученичества и противоборства Сатаны и Бога в душе человека, сперва кажется протянутой за уши, эдаким оправданием тех красочных мерзостей, преподнесенных Миллсом в манере галлюцинации, фетального сновидения, кошмара, снизошедшего с полотна Иеронима Босха. Но стоит фильму переключиться с кровавых экзерсисов на исповедальню у психиатра, как необъяснимым дотоле глубина становится явной, а смакуемое с бесподобным фетишистским эстетством насилие перестаёт восприниматься как мясо ради мяса, хотя и не без этого, конечно. Весь фильм подобен спору между дьяволическим и божественным, духовным и материальным, между патологией оргиастической боли и схоластикой душеспасения через очищение, но минуя страдания. Ангел в картине появляется без сопровождения беса, ибо этим бесом выступает сама девушка, чьё имя Мучение. Но кончина жертвы обусловлена тем, что в Аду невозможно избежать спасения, как невозможно излечить самого мучителя, выполняющего роль кровавого жнеца, регулярно приносящего жертвы на алтарь своего Бога. Потому любое ratio, любая не предусмотренная свыше actio обречены, ибо истинное неподдельное Зло нельзя систематизировать, разъяснить, наказать. Ад призвали мы сами, и врата его открыты уже настежь…
