Артур Сумароков
Третий Ангел вострубил. и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде 'Полынь'...
И их было Двое. Парень, бредущий по жизни и не ждущий от нее ничего, кроме адреналина, и Девушка, его верная спутница. Им не было одиноко, им не было горько, их приют - окраины Питтсбурга, у воняющих на километры свалок, у ночлежек без окон, у мелких забегаловок. И с ними неусыпный глаз видеокамеры, фиксирующий все, и была ночь третья охоты, и начался снафф как в последний раз...
Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была - так, как и ночи...
И в этот миг Она воспылала огнем ревности и безумия, и жажды ad infinitum, и горло ее наполнилось ревом, и злостью, ударил в нос запах жженных шин, и дрянной сигареты, купленной за два доллара, и ей не хотелось, чтоб Ему было хорошо в миг очередного акта насилия, и не ощущали они себя более правыми и чистыми, и были их души грязны, как и души их жертв, и все началось...
Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю. и дан был ей ключ от кладязя бездны...
И стало Ей вдруг тяжело и душно в этой затхлой каморке, и голос потух, и глаза покрылись слезами. Что это? Жалость, доколе ей неведомая или сострадание, ей незнакомое. А может просто нахлынувшие эмоции растопили бесчувственность и крик, невыносимый крик, разнесшийся гулким эхом, зазвенел у нее в ушах как никогда громко, в ритмах рейва, будто призывая и умоляя, и терзая, и моля. и лишая скорлупы...
Шестой Ангел вострубил, и я услышал один голос от четырех рогов золотого жертвенника, стоящего перед Богом...
И она стала бежать, бежать, стирая пятки в кровь, вытирая слезы и сопли, бежать от гула и навязчивых криков, от камеры, слепо наблюдающей спектакль нечеловеческой боли и насилия ad nauseaum, бежать от Него, этого ненасытного к сексу и крови инфернального любовника, пишущего Библию на телах жертв, считающего жертв Агнцами на цементном жертвеннике, и был этот бег стремителен и был этот бег в никуда, в незримую безлунную и беззвездную даль, и было непросто...
И седьмой Ангел вострубил, и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось царством Бога нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков...
И стало Ей внезапно легко, и хотелось вдохнуть воздух грудью, но он был пропитан запахами машинного масла и чем-то горько-сладко-прянным, и захотелось покаяться и перед всеми богами, и перед собой, и возжелать спасения и очиститься от пота и трупного смрада, оседавшего на татуированной коже годами, и стать как все в миг вселенского блаженства, и будет ли Ей дан этот шанс?!
По остывшим следам Бонни и Клайда, вдохновившись зверскими деяниями вымышленных Микки и Мэллори Нокс, прославленных прирожденных убийц, по грязным улицам Питтсбурга бродит, прячась в тени и кутаясь в плащи влажной ночной тьмы, безлунной и беззвездной, пара. Он и Она. Влюбленные друг в друга и в Смерть, верными служаками которой являются наши возлюбленные. Они любят убивать, насиловать, наблюдать как блеск жизни покидает глаза очередной жертвы, как ее плоть разрывается на куски, а кровь становится их святой водой, в которой они крестят себя. Но в этот раз все будет совершенно по-иному. Новый этап близко, новый этап собственного самосознания. Близок финал, конец всего сущего для сучьего мира, и спасение для тех, кто раньше был лишь демонами снаффа. Эрос победит Танатос.
Заключительная часть трилогии Фреда Фогеля «Подполье», вышедшая в 2007 году с подзаголовком «Покаяние», по своей стилистике и фактуре уже изрядно отдалилась от нарочитой кустарщины предыдущих двух картин, главный упор в которых был сделан на нарочитый шок под зорким оком банального VHS, отчего словить нить всякого смысла было крайне тяжело в съемках натуралистичного бесконтрольного и фактически бессюжетного садизма. «Подполье 3: Покаяние» уже можно отнести к кинематографу, пусть экстремальному и экстремистскому, но все же к кино, с неким сюжетом, с главными героями, которые в финале терпят моральный крах, делающим их все-таки Людьми, а не их подобием, упивающимся лишь пиром жестокости на балу Сатаны. Место ультрасадизму уступает налет человечности, а сцены изощренного насилия строго дозированы, хотя и по-прежнему выходят за рамки любой вменяемости — массовые убийства, детоубийства, некрофилия царят в картине от начала и до конца. Но акцентированными в «Покаянии» становятся не только сцены смертоубийств, запечатленные с предельной долей реализма (как-никак, псевдоснафф все-таки, а не какой-то там банальный молодежный слэшер), но и внутренняя драматургия, пронизанная рефлексией и рефлекторностью, драматургия логического восприятия, позволяющая на выходе оценивать ленту уже не просто как натуралистичную бойню, созданную садистами для садистов как главное руководство к действию, но скорее как эдакий катарсический выброс на пленку кровавой агрессии, дремлющей в каждом человеке.
Собственно, катарсиса и следует искать в третьей части «Подполья», в которой доминирующей авторской мыслью становится идея поступательного покаяния антигероев — причем покаяния в понятии не столько протохристианском (Фогеля едва ли можно упрекнуть в боговидческих взглядах на жизнь и смерть), сколь покаяния внерелигиозном, подразумевающем metanoia — то есть перемену ума, мыслей, внутреннего мира, философии собственного сосуществования с окружающим враждебным миром. Покаяние как для главных героев, так и для самого режиссера, с этой картиной по сути прощающемся с радикальным псевдоснаффом и переходящим в фертильные просторы жанрового андеграунда. Герои проходят через путь метаморфоз и происходит столь желаемый и долгожданный Апокалипсис, внутренний и внешний. Надо идти дальше, но только дальнейший путь все еще неясен.
